Я, верховный - Страница 112

112

У меня вырвался крик, далеко отдавшись в ночи. Козерог поднялся. Он был готов броситься на меня. Я направил на него карабин. Он сдержался. Только осыпал меня бранью на своем варварском диалекте бандеиранте. Под порывом встречного ветра сумака зарылась носом в воду и села на мель. Боже мой, Ваше Превосходительство, что это с вами! Вы так ужасно закричали! Ничего. Патиньо. Кажется, мне снилось, что я плыву по реке. Я держал руку в воде. Может быть, меня укусила пиранья. Ничего серьезного. Иди. Не беспокой меня, когда я пишу в одиночестве. Не входи, когда я тебя не зову. Но... Ваше Превосходительство! У вас капает кровь с пальцев! Я сейчас же позову врача! Оставь. Это скоро пройдет. Не стоит беспокоить этого старого дурака из-за этой старой раны. Ступай.

В этой части тетради буквы, действительно, расплываются, покрытые чем-то вроде красноватой плесени, которой всласть полакомилась моль, издырявив бумагу.

Когда рассвело, оказалось, что сумака сидит на мели в излучине реки, у высокого, обрывистого берега, словно на дне оврага. Все — и хозяин, и команда — спали как убитые, как павшие при Игагими. Из-за другого берега взошло солнце и, как пригвожденное, застыло в зените. Зловоние усилилось. Ты узнаешь его по вони, сказал голос у меня за спиной. В эту минуту я увидел тигра, притаившегося над обрывом. Я мог предугадать, что произойдет. Разморенная душным зноем команда продолжала спать под импровизированными тентами из парусов. Я сопряг свою волю с волей зверя, который уже изгибался, готовясь прянуть с восьмиметровой высоты. За тысячную долю секунды до того, как пятнистый и рычащий метеор обрушился на сумаку, я бросился в воду. Я упал на островок водяных растений. Тихо плавая, я видел оттуда, как тигр растерзал дона Энграсию, когда тот вскочил и схватился за ружье. Оно описало параболу и упало мне в руки. Я тщательно, не спеша прицелился по всем правилам. Помедлил, с каким-то наслаждением созерцая сумаку, превратившуюся в жертвенный алтарь. Нажал спусковой крючок. Вспышка выстрела осветила фигуру тигра в кольце дыма и гари. От рева раненого зверя задрожала вода, затряслись островки, прокатилось эхо на высоких берегах. Разъяренный тигр с окровавленной головой снова зарычал. Глаза его впились в мои. Этот взгляд длился нескончаемые века. Казалось, он хотел передать мне какую-то весть. Я опять медленно прицелился в горящий желтоватый зрачок. Выстрел погасил его. Я закрыл глаза и почувствовал, что рождаюсь. Качаясь в колыбели водяного маиса, я почувствовал, что рождаюсь из грязной воды, из вонючего ила. Я вступал в мир, полный зловония. Пробуждался к жизни в смраде вселенной. Подобный шелковистому черному бутону, плывущему на плоту листа, я с дымящимся ружьем в руках встречал зарю иного времени. Действительно ли я рождался? Да, рождался. И в плаче новорожденного, моем первом плаче, звучала жалоба на судьбу, навсегда согнавшую меня с моего подлинного места. Найду ли я когда-нибудь его? Да, найдешь, там же, где потерял, послышался хриплый голос реки. Рядом со мной плыла бутылка. С другой стороны царила густая тьма. Я откинул ее полог. Увидел поросший лесом крутой берег, озаренный стоящим в зените солнцем. Я приложился к бутылке. Одним глотком выпил свои собственные вопросы. Сок молочая. Пососал свое собственное молоко из лобных грудей. Медленно встал, сжимая ружье.

Я огляделся вокруг. Увидел врезавшуюся в берег, накренившуюся сумаку с грузом, от которого несло вонью. На судне не было ни души. Голова тигра была насажена на верхушку бизани. Над обрывом на фоне темной зелени мерцали огоньки, в два ряда окружавшие что-то вроде гроба. Передо мной вырос черный и в то же время прозрачный силуэт: боцман сбежал вниз по откосу. Он замешкался, не зная, как начать. Сеньор... вашу милость зовет ваш отец!.. Оставьте эти глупости, боцман. Во-первых, у меня нет отца. Во-вторых, если речь идет о том, кого вы называете моим отцом, то разве не его отпевают там, наверху? Да, сеньор; дон Энграсия только что умер. А я только что родился. Как видите, нам не по пути. Но сеньор ваш отец настаивает на том, чтобы ваша милость поднялись к нему. Я уже сказал вам, что с этим человеком, будь он живой или мертвый, я не связан никаким родством. А кроме того, если он хочет во что бы то ни стало увидеться со мной, пусть на минуту вылезет из гроба и спустится ко мне. Я не тронусь с места. Сеньор, как вашей милости известно, только хромые легко спускаются под гору, а хозяин протянул ноги и при всем желании не может сделать ни шагу. Он хотел бы проститься с вашей милостью, помириться с вами, получить ваше прощение, прежде чем его похоронят. Мое прошение не избавит его от мух, за которыми придет очередь червей. Сеньор, дело касается души старика. У этого старого мерзавца нет души, разве только оплошал раздатчик душ. По мне, пусть провалится в тартарары.

В письме XLVIII Уильям Пэриш Робертсон рассказывает этот эпизод следующим образом:

«За много лет до того, как он стал общественным деятелем, Верховный по пустячному поводу поссорился со своим отцом. Они долгие годы не виделись и не разговаривали. Наконец отец слег и на смертном одре горячо пожелал, прежде чем предстать перед вышним судией, помириться с сыном. Он дал ему знать об этом, но тот отказался увидеться с ним. Болезнь старика обострилась: его приводила в ужас мысль о том, что он покинет мир, не достигнув примирения и взаимного прощения. Он говорил, что спасение его души под угрозой. За несколько часов до того, как он испустил последнее дыхание, родственники по его просьбе снова обратились к строптивому сыну, умоляя его принять и дать благословение и прощение. Но тот оставался непреклонным в своем злобном упорстве. Ему сказали, что умирающий в отчаянии: он думает, что душа его не попадет на небо, если он отойдет, не помирившись со своим первенцем. Человеческое естество содрогается от его ответа: тогда скажите этому старику, пусть отправляется в ад.

112