Я, верховный - Страница 113

113

Старец умер, бредя и призывая сына с душераздирающими воплями, которые запечатлела история».

Томас Карлейль, основываясь на сочинениях Робертсонов и других свидетельствах, описывает эту сцену не в столь патетическом духе. По его словам, когда Верховному передали, что старик молит о примирении и не хочет умереть, не увидев сына и не облегчив душу взаимным прощением, из страха, что не сможет попасть на небо, тот ответил просто: «Скажите ему, что я не могу приехать: я очень занят, а главное, это не имеет смысла».

Другое свидетельство, притом исходящее от лиц, которых нельзя заподозрить в снисходительности или в пристрастии, мы находим в переписке доктора Буэнавентуры Диаса де Вентуры, предшественника Верховного на посту синдика - генерального прокурора, впоследствии обосновавшегося в Буэнос-Айресе, где он стал влиятельным политическим деятелем, с братом Мариано Веласко, автором яростного памфлета против Верховного, опубликованного вскоре после назначения последнего Пожизненным Диктатором, под заглавием «Обращение одного парагвайца к своим соотечественникам». Оба они не могли не примешать к своей лжи правды (хотя, как говорит обличаемый, любое показание современника подозрительно).

Существо этого двухголосого свидетельства сводится к следующему:

«После возвращения из Испании он избавился от одежды, приличествовавшей ему как клирику низшего сана, и предался еще более распущенной жизни, чем в Кордове. По этой причине он и порвал со своим отцом, который в то время был управителем индейского селения Хагуарон, и никогда больше не поддерживал с ним никаких отношений.

За много лет до того, как дурной сын стал Верховным Правителем, старик, будучи при смерти, пожелал помириться со своим первенцем. Он послал к нему родственников с мольбою побыть с ним в смертный час и дать ему последнее благословение. Тот ответил самым решительным и беспощадным отказом.

Напрасно старик призывал сына и просил у него прощения. Однако в агонии, судя по его бреду, ему привиделось, что сын наконец появился, вошел в комнату, закутанный в красный плащ, и приблизился к постели. Несчастный умер, крича: Vade retro, satanas — и из последних сил проклиная его.

В те дни, когда происходили эти печальные события, нашему будущему Диктатору досаждали постоянные намеки на его незаконное происхождение. Он раздобыл себе хитростью ложное генеалогическое свидетельство и с тех пор всегда: в кабильдо и на всех должностях, — нередко синекурах и пребендах, служивших ему ступеньками для восхождения к Верховной Власти, — начинал свои речи сакраментальными словами: Я, Первый Алькальд, Синдик-Генеральный Прокурор, уроженец города Асунсьона, потомок самых родовитых идальго, завоевателей Южной Америки... Он рассчитывал таким образом обезопасить себя от обид, которым он подвергался как сын иноземца, пришлеца, мамелюка-паулиста, а в особенности от ужасающе оскорбительного и унизительного для него определения «мулат», которое жгло его, словно позорное клеймо на его темной коже.

Не вызывает сомнения, преподобный отец, что его разрыв с отцом относился к тому времени, когда он предавался разврату и порокам. Свидетели этого разрыва изложили факты с известной предвзятостью, которая сделала их рассказы сомнительными и двусмысленными. Однако истина, по-видимому, заключается в том, что, когда отец по какому-то поводу сделал ему выговор за отвратительное поведение, напомнив и о других, не менее гнусных и недостойных поступках, этот негодяй, потерявший человеческий облик, не постыдился, будучи мужчиной в расцвете сил, поднять руку на старика и безжалостно надавал ему пощечин.

Некоторые говорят, что только вмешательство соседей помешало мерзавцу убить его. Не то наш Диктатор достойно начал бы свою деятельность как отцеубийца».

«Нет, друг Вентура, не поддавайтесь Вашему справедливому негодованию. Нет никаких оснований говорить о «предвзятости» свидетелей ссоры между отцом и сыном и о сомнительности или двусмысленности их рассказов. Да будет высказана истина, тем более между нами, хотя нам и не стоит сейчас особенно распространять ее, поскольку это могло бы привести к нежелательным результатам. Я выскажу Вам ее, но Вы сохраните ее в секрете с присущей Вам осторожностью и осмотрительностью.

Разрыв между доном Энграсией, в ту пору управителем Хагуарона, и его гневливым сыном был вызван излишествами и оргиями, которым сам дон Энграсия с самого начала предавался в индейском селении вместе со своим сыном Педро, уже тогда выказывавшим явные признаки помешательства.

Злоупотребления артиллерийского капитана, превратившегося в управителя, все возрастали, судя по тяжким обвинениям, которые выдвигают против него жители селения Хагуарон в жалобе, направленной касиком Хуаном Педро Мотати, коррехидором названного селения, непосредственно вице- королю».

(Жалоба касика Мотати)

«Мало того, что индейцы страдают от столь тяжкого ига, здесь их бедствие усугубляется тем, что управитель отличается ненасытной алчностью, обременен детьми и долгами и ни в чем не знает удержу. Вступив в должность, этот властолюбивый человек стал всячески притеснять индейцев и, принуждая к непосильному труду и лишая скудного имущества, унаследованного от предков, довел их до плачевного состояния.

Кто бы мог подумать, сеньор, что в своих насилиях он дойдет до того, что будет отнимать у нас дочерей и жен, совершая над ними самое ужасное надругательство, какое может измыслить человеческая порочность.

113