Я, верховный - Страница 122

122

Он издал указ о конфискации всего его имущества, а ровно через год после побега, 26 апреля 1826, по приговору военно-полевого суда был расстрелян Грегорио Селайя, молодой служащий его торгового дома в Асунсьоне. И в каждую годовщину казнили нового заложника, причем жертвами этой ритуальной заочной казни, восходящей к незапамятным временам символических жертвоприношений, были совершенно невинные люди. Однако многолетние усилия могущественного Диктатора ни к чему не привели. Браги Артигаса, нашедшего убежище в Парагвае, предлагали выдать Исаси в обмен на бывшего верховного главу Банда-Ориенталь. Но ни одно соглашение Пожизненный Диктатор не отвергал с подобным негодованием. Он приказал расстрелять без суда эмиссара, предложившего эту сделку. Тем не менее он не отказался от навязчивой мысли наложить руку на беглеца, который бесследно исчез, словно сквозь землю провалился.

Что касается намека на официальное признание, свободное судоходство и торговлю, то после того, как путешественники выбрались из-за «китайской стены» через южные ворота в Унион-де-лас-Сьете-Корриентес, мистер Пэриш без конца откладывал выполнение своего «подразумеваемого» обещания. Делая ставку на последнюю карту, Диктатор отправил в Буэнос-Айрес еще одно судно с единственным назначением — доставить английскому консулу меморандум, где оскорбленная гордость была завуалирована вежливостью. Меморандум, впрочем, не слишком политичный. После общих фраз по поводу благополучного окончания путешествия освобожденных коммерсантов следовали язвительные строки: «Подданные Его Величества короля Великобритании лишь испытали ту же участь, на какую обречены жители Парагвая в силу этой несправедливой блокады. К тому же у них нет никаких оснований жаловаться, поскольку они приехали в Парагвай, хотя никто их туда не звал». Британский поверенный в делах оставил без внимания «подразумеваемую» жалобу и написал Диктатору, прося его теперь освободить Бонплана. Диктатор выразил свой гнев молчаливо, но недвусмысленно. Он вернул письмо в том же конверте, приказав своему секретарю сделать на нем наклейку с надписью: «Пэришу, английскому консулу в Буэнос-Айресе». В то же время он разослал по всей стране своим чиновникам лаконичный циркуляр: «Вы никогда больше не должны верить европейцам, к какой бы нации они ни принадлежали и какие бы намерения ни выказывали. Захлопывайте дверь перед носом у любого из них, а если он не перестанет стучаться, вместо того чтобы сказать «милости просим» с присущим нам исстари гостеприимством, дайте ему по зубам и крикните погромче: вон отсюда, гадина!»

Об уважении, которое освобожденные иностранцы вдали от Парагвая по-прежнему испытывали к Пожизненному Диктатору — в не меньшей степени, чем сами граждане и иностранцы, проживающие в парагвайской Аркадии, — свидетельствуют примеры, приведенные Ренггером и Лоншаном, которых потом цитировал консул Франции в Буэнос-Айресе г-н Эме Роже: «Капитан Эрво, которому после длительного плена в Парагвае было разрешено выехать на одной из бригантин сеньора Исаси, умер в Буэнос-Айресе в 1832 году. В течение семи лет, прошедших с момента его освобождения до его смерти, он всякий раз, когда произносил или слышал имя Верховного (это было единственное звание Пожизненного Диктатора, которое он признавал), вставал навытяжку, щелкал каблуками и отдавал честь. Один парагваец тайно бежал на другой бригантине. Я спросил его: почему вы покинули Парагвай? Я двадцать пять лет прослужил солдатом. Это единственная причина вашего бегства? Единственная, сеньор. Вы чувствовали себя там несчастным? Нет, сеньор, никоим образом! Хорошая земля, хороший народ и, главное, прекрасное правительство. Но двадцать пять лет!» (Прим. сост.).

Я выдаю Исаси из казначейства пятьдесят тысяч песо в золотых монетах на покупку пороха и вооружения наилучшего качества. Мне изменяет англичанин Робертсон. Мне вдвойне изменяет парагваец Исаси. Я должен был заподозрить его, когда он попросил у меня разрешения взять с собой жену и дочь. Он скрыл свой коварный замысел, воспользовавшись слабостью, которую я питал к девочке. Зачем ты хочешь подвергнуть свою семью тяготам такого трудного путешествия? Из-за дочки, сеньор. Она больна коклюшем, а доктор Реиггер уверяет, что от перемены климата она может выздороветь. Послушайте только, как кашляет бедняжка! День и ночь, без остановки! Хорошо, Хосе Томас, раз дело идет о здоровье моей крестницы, я согласен. Будь осторожен на обратном пути. Ты уже не будешь плыть под конвоем британских кораблей, и еще надо посмотреть, выполнит ли британский консул свое обещание, вернее, намек на обещание вступить в переговоры о торговом соглашении между Англией и Парагваем. Что-то не нравится мне этот Джон Пэриш. Англичане — хитрый народ. Им лучше не доверять, пока они не докажут, что им можно доверять. Хосе Томас Исаси, мой друг, мой кум, мой сподвижник на протяжении многих лет, слушает меня, потупив глаза. Уставившись на свои башмаки. Он берет на руки и протягивает ко мне дочку, которая обнимает меня за шею с необычной нежностью: до сих пор она выказывала по отношению ко мне скорее инстинктивный страх. Коклюш не отразился на удивительной, поистине ангельской красоте ребенка. Напротив, он придал девочке какую-то сверхъестественную прелесть. Может быть, по контрасту с еще невидимым черным вероломством ее отца. Когда на минуту утихает судорожный кашель, который душит ее, она целует, меня в обе щеки. До свидания, крест...! — всхлипнув, произносит она, и ее прерывает новый приступ кашля. Дети инстинктивно угадывают расставания навсегда. Хрипящую от удушья девочку унесли, и портовый шум сразу заглушил этот хрип. Золотистые волосы моей крестницы на мгновение вспыхнули на солнце, ярко сиявшем в это апрельское утро, и больше я уже никогда ее не увидел. Со странным чувством какого-то смутного опасения я погрузился в лихорадочные приготовления к отплытию бригантин.

122