Я, верховный - Страница 125

К оглавлению

125

Я послал вам с доном Энрике де Аревало (по прозвищу Тукутуку) золотую цепочку, крест idem четыре кольца idem и другие вещи, которые стоят меньше, чем весят, но блестят гораздо больше, чем стоят. Пожалойста, напишите, получили вы их или нет, потому что в таких случаях посыльному нельзя полностью доверять. Золотая цепочка была двух ярдов длиной, и было бы жаль, если бы она досталась кому не надо, тем более, что мне еще не заплатили ее цену.

Надеюсь, к настоящему времени моя мулаточка уже продана, и так как ваш брат взят в плен и один Бог знает, когда его выпустят, будьте добры, пошлите мне сами при первой возможности плату за нее в йербе первого сорта». (Робертсон. Примечания.)

В этом отношении характерно одно из «Писем». В нем приводится verbatim et literatum письмо, которое шотландский сержант Дэвид Спалдинг (дезертировавший из английских экспедиционных войск и обосновавшийся в Корриентесе) написал своим друзьям, братьям Робертсонам, требуя у них выплаты маленького «долга». Письмо сержанта Спалдинга относится ко времени происшествий, случившихся с Джоном Пэришем в Бахаде, и, таким образом, также и в этом плане является документальным свидетельством очевидца, который, правда, не слишком силен в орфографии и синтаксисе.

Меня душит негодование. Я достаю мешочек с бальзамом Корвизара, который мне дал Бонплан. Несколько раз кряду втягиваю его носом, как нюхательный табак (мне не до отваров!), пока у меня все лицо и руки не начинают фосфоресцировать зеленоватым светом. Джон Робертсон в ужасе отшатывается. Послушайте! На вас лица нет, Ваше Превосходительство! Зато вы потеряли не лицо, а совесть, черт побери! Не только вы с братом, но и многие другие англичане жили здесь и торговали в свое удовольствие. Кто хотел уехать, уезжал и увозил с собой целое состояние.

Вы с братом здесь сказочно разбогатели. Я стремился, как вы знаете, установить прямые отношения между вашей нацией и этой богатой страной. Я хотел назначить вас своим торговым представителем, своим консулом, своим поверенным при палате общин. И вот чем вы мне платите! Когда речь идет о товарах, в которых я нуждаюсь, мне говорят, что ваши власти не могут гарантировать мне свободный ввоз оружия! Когда надобно учесть мои интересы, мне говорят, что предназначенное для моей республики должно остаться в руках монтенеро и убийц, и английские официальные лица скандальным образом оставляют без внимания мои справедливые требования! Так знайте же, что я не разрешаю больше вам, вашему брату и вообще ни одному британскому купцу находиться на моей территории. Я не разрешаю вам больше торговать английскими тряпками. На словах «английские тряпки» я громко чихаю. Раздражение слизистой на почве отвращения. Я беру еще понюшку фосфорического табака. В окно роями залетают светляки. Я давлю их у себя на лице, на шее. Я весь покрываюсь светящейся смазкой их внутренностей. Все помещение озаряют мертвенно-бледные отсветы. Мой гнев пылает с полу до потолка. Чихание, как шквал, опрокидывает погребальную урну, в которой я держу бразильский нюхательный табак. Комната наполняется черным туманом с желтыми проблесками. Я знаю это теперь, когда пишу. А тогда это видел ошарашенный Робертсон. Обратившись в зеленое пламя, я расхаживаю перед ним, оцепеневшим от страха, взад и вперед, из угла в угол. Убирайтесь отсюда, подлые тряпичники, со своими вшивыми тряпками! Не нужна нам эта дрянь! Вы и ваш брат должны в двадцать четыре часа оставить Республику, если не хотите оставить здесь свою шкуру. Позвольте, Ваше Превосходительство, нам ведь нужно собраться, не можем же мы бросить свое имущество... Ничего я вам не позволю! У вас нет никакого имущества, кроме вашего паршивого существования! Уносите ноги, пока наши парагвайские вороны не расклевали ваши британские потроха! Вы меня поняли? А? I beg your pardon. Excellency! Shut up, Робертсон! Прикусите ваш поганый язык и уезжайте. Вы с вашим братом высылаетесь, изгоняетесь из нашей страны. В вашем распоряжении 1435 минут, и ни минутой больше, чтобы отчалить и освободить этот город от вашего тлетворного присутствия! Вы меня слышали?

Обманщик удаляется, пятясь задом и не сводя глаз с застежек моих башмаков, с застежек моих штанов, с застежек моего терпения. Пошатываясь, возвращается, словно не может высвободиться из невидимого силка. Простите, Ваше Превосходительство! Виляет хвостом. Ползает передо мной на брюхе. Лижет мои подошвы. Робертсон, я сказал вам, чтобы вы уезжали! Не испытывайте моего терпения! Уезжайте с Богом или убирайтесь к черту, но чтобы вас здесь не было! Передайте от меня командующему вашей эскадрой, что он прохвост! Передайте от меня вашему консулу, что он отъявленный прохвост. Передайте от меня вашему прохвосту королю и вашей прохвостке королеве, что таких прохвостов, как они, еще земля не рожала! Передайте им, что я не дал бы за их паршивую корону моего ржавого ночного горшка. И если я не прошу вас передать от меня достопочтенным членам палаты общин, что они прохвосты и отъявленные мошенники, то только потому, что общины составляют народ, а единственно кого я еще уважаю — это представителей народа в любой стране, даже в такой грязной дыре, как ваша империя. Лейтенант, отведи этого green-go-home в казарму и скажи коменданту, что я приказываю держать его под арестом вместе с его братом, другим green-go-home, до самого отъезда. Kóã pytaguá tekaká oñemosê vaêrã jaguaicha! С этого момента в вашем распоряжении остается 1341 минута. Словно залп из семи ружей, со стола раздался бой семерых часов, нацеливших свои острые стрелки в одну и ту же точку на циферблате. Ну, возьми под стражу этого проходимца! А потом разбуди моего секретаря. Подай мне его живым или мертвым. Я сейчас же продиктую ему указ о конфискации имущества и высылке. Джон Робертсон с плачем бросился к моим ногам в последней, отчаянной попытке смягчить меня. По моему знаку лейтенант дернул его за руку и вытолкал из помешения. Пока не стихли их шаги, по-военному четкие у, одного, шаркающие у другого, я неподвижно стоял посреди комнаты. Через открытую дверь я отбрасывал в темноту зеленоватый свет. Потом я вышел проинструктировать часового. На ходу застегивая штаны и продирая глаза, словно затянутые паутиной, пришел Патиньо. Как всегда, тебя пришлось ждать целую вечность, мошенник! Меня только что позвали, сеньор! Иди ложись опять. И завтра успеется. Я запер двери на засовы, вошел в спальню и начал писать в белом конусе света, падавшего от свечи в шандале.

125