Я, верховный - Страница 153

153

Второе, обратно направленное чтение раскрывает то, что скрыто в самом тексте, сначала прочитанном, а потом написанном. Таким образом, мы имеем дело с двумя текстами, причем отсутствие первого необходимо означает наличие второго. Ведь то, что ты пишешь сейчас, уже содержится, уже заранее дано в читаемом тексте, в невидимом подтексте.

Продолжай писать. Впрочем, это не имеет никакого значения. Ведь в конечном счете то неведомое, удивительное, страшное, что таится в человеческом существе, еще не выражено в словах или в книгах и не будет выражено. По крайней мере до тех пор, пока не исчезнет это проклятье, язык, как исчезают, развеиваются наваждения. Пиши же. Хорони себя в буквах.

Постой, Султан! Погоди минутку!..

Он опять повалился наземь. Вот он мало-помалу стушевывается, расплывается, словно подшучивая надо мной. Остается только голый череп. Потом и он уходит в землю. Исчезает.

Я очень устал. Все оттого, что растабарывал с нелепой тенью собаки.

Пять раз в каждое столетие бывает месяц, самый короткий в году, когда луна сбивается с панталыку. Таким месяцем был прошлый февраль, безлунный февраль. А потом разразилась августовская буря — та самая, что сбросила меня с лошади во время моей последней вечерней прогулки. Упав навзничь, я отчаянно барахтался, пытаясь выбраться из вязкой, засасывающей грязи. Дождь решетил мне лицо. Это был не обычный дождь, а ливень, плотный, сильный, ледяной. Капли расплавленного свинца, в одно и то же время горячие, как огонь, и холодные, как изморозь. Крупные и тяжелые, они, как пули, летели со всех сторон, и от них у меня звенело в костях и по телу пробегали судороги. Вороной, озаряемый белыми отсветами молний, бесстрашно двинулся дальше. Верхом на нем в развевающемся на ветру плаще, как всегда, высоко держа голову, ехал Он, оставляя меня за спиной и в то же время копошась в грязи, извергая рвоту, выкрикивая приказания и мольбы, визжа, как побитая собака, под лавиной воды. После упорных, героических усилий, на какие не способен ни один жук, опрокинутый на спину, мне удалось перевернуться, и, лежа ничком, я продолжал врукопашную биться с трясиной. Наконец я сумел встать, тяжелый от грязи и отчаяния. Всю ночь я бродил по городу, опираясь на подобранный сук. Я не решался приближаться к Дому Правительства из страха перед собственной стражей. Блуждал по самым пустынным кварталам, кружа, как слепой, снова и снова возвращаясь в тот же тупик, на тот же перекресток. Бродяга, Верховный Нищий, Великий Побирушка, какого не видел свет. Одинокий. Несущий на плечах бремя своей опустошенности. Одинокий, без очага, в чужой стране. Одинокий. Старик от рождения, чувствующий себя более мертвым, чем мертвец. Обреченный безжизненно жить до последнего вздоха. Одинокий. Без семьи. Одинокий, старый, больной, не нужный ни одной собаке. Хватит, ублюдок! Перестань выть, как собака. Раз уж ты только тень, научись по крайней мере вести себя, как человек. Дождь стих. Царила полная темнота. И в переулке полная тишина. Тогда я сказал себе: единственный выход из тупика — сам тупик. Я пошел дальше, опираясь на сук. Встретился с патрулем. Стой! Кто идееет! Никтооо! —ответил я беззвучным голосом. Парооль! — крикнули мне, и послышался лязг затворов. Родина! — отозвался мой голос в этих телах, пропитанных дождем и патриотизмом. Где живешь? — не унимался капрал. Не имею постоянного местожительства! — сказал я. Как ты набрался смелости выйти на улицу в такую пору, старый мошенник? Я заблудился в непогоду, дети мои. Разве ты не знаешь, что запрещено выходить из дому после сигнала к тушению огней. Знаю, знаю, я сам отдал этот приказ. Они не поняли. Обругали меня. Да, да, дети мои, я прекрасно, знаю, что нельзя выходить после сигнала к тушению огней. Но во мне уже нечего тушить. Этот старик свихнулся или пьян, сказал капрал. Пусть идет. Ступай, старик, проспись у кого-нибудь в сенях, раз у тебя нет дома! Смотри не попадайся нам больше!

Я пошел на дрожащий свет, забрезживший в конце улочки. Это не был еще свет зари. Я узнал кабачок Оррего. Дверь была открыта. Я поколебался, зайти или нет. Наконец решился. Кто мог узнать меня в таком виде? Шпионы — набитые дураки. Я знаком спросил стакан водки. Ну и собачья погодка, кум! Вы, видно, промокли до костей, начальничек! — попытался кабатчик завязать разговор. Я только показал рукой на горло. А, понимаю, кум, у вас даже голос пропал! Я бросил ему кварто. Монета упала на пол между мешками и ящиками. Оррего стал на колени и, выставив зад, принялся искать ее. Куда к черту закатилась проклятая! Я вышел, слыша за спиной ругательства по адресу разбитого под Трафальгаром монарха, чей профиль был вычеканен на кварто.

На следующий вечер я увидел через подзорную трубу с крыши Госпитальной Казармы тучу странной формы, надвигавшуюся со стороны Чако. Она вихрилась и кипела, как вода у порогов. Опять буря! — мелькнуло у меня в голове, и меня пробрал озноб. Нет, саранча! Я подумал о двойном урожае, которому грозил этот бич. Снова вся страна поднимется на войну.

Затрещат трещотки, загрохочут барабаны, повсюду, от края до края, воздух огласят боевые клики. Туча остановилась на горизонте. Как будто отступила. Рассеялась. Исчезла в отсветах заката. Шалости подзорной трубы. Вздорной трубы. Непонятно, как и почему возникший эффект рефракции света. Когда я понял, в чем дело, с высоты падала огромная стая ласточек, ошалело летевших, куда несли крылья. Слепые птицы. В бурю дождевые пули повыбили им глаза. Я спасся, потому что, когда падал с лошади, треуголка налезла мне на лицо. Но этого было бы недостаточно. Меня выручила стальная пластина, которую я носил на груди под одеждой. Я выдержал обстрел расплавленным свинцом, холодным как лед, а ласточки не выдержали. Они несли с собой лето с севера. Потоп преградил им путь. Расправился с ними. Крышу тут же заполнили эти безглазые птички, смотревшие на меня сквозь капли крови в пустых глазницах. Они с минуту беспомощно махали крыльями и падали мертвыми. Я поспешно направился к лестнице. Под ногами у меня шуршало, будто я шел по сухой люцерне, — это хрустели косточки. Я понял, что буря распространилась очень далеко. Все эти пернатые прилетели из дальних краев умереть у моих ног.

153