Я, верховный - Страница 52

А теперь насчет моей болезни. Молчок! Никому ни слова. Дело идет о вашей жизни. Ступайте и не приходите больше, пока я вас не позову.

На следующий день после образования Правительственной Хунты пес бывшего губернатора Веласко покинул Дом Правительства, не дожидаясь, когда это сделает его хозяин. Этот пес-роялист как реалист понял то, что не умещалось в голове чапетонов. Он был умнее мятежников-портеньистов, представлявших новую силу, и удалился с достоинством королевского камергера, уступив место моему Султану, косматому санкюлоту-якобинцу, к которому весьма подходила поговорка: волос долог, ум короток. Убирайся отсюда, да поживее! — пролаял он тоном приказа. Мы еще вернемся, пробормотал Герой. Когда свистнет рак! — отпарировал Султан. С саблей в зубах он стал охранять вход во дворец. Я велю тебя повесить, пес-чапетон! В этом нет надобности, уважаемый собрат-плебей. Я и так омордотворенная казнь. Мне трижды отрубали голову на гильотине. Я уже и сам это смутно помню. Дай бог, чтобы тебе не довелось попадать в такие передряги, гражданин Султан. Прежде всего теряешь память. Видишь этот обломок шпаги, застрявший у меня в крестце? Не знаю, с каких пор он там. Может, это меня угостили, когда я сражался вместе с моим хозяином, отбивая у англичан Буэнос-Айрес. А может, во время осады Монтевидео. Не знаю. Убирайся, болтун! Убирайся! Герой беззлобно посмотрел на него. Ты прав, Султан. Быть может, все это только сон. Он вырвал из костей заржавленную шпагу. Воткнув ее в пол и еще раз надавив на нее, утвердил ее тень. Прихрамывая, вышел. За порогом его ждала беспредельность неизвестного. Бедняга Султан! Ты не знаешь, как приятно встретиться с себе подобным. Я наконец нашел кого-то, кто походит на меня, и этот кто-то я сам. Спасибо, большое спасибо. Слава богу, черт побери! Со мной могло случиться и кое-что похуже. Я мог умереть не по-христиански, без исповеди и соборования. То, что с тобой случилось, ничто по сравнению с тем, чего с тобой не случилось. Но мало проку — быть христианином, Герой, если, когда надо, не плутовать...

Ну давай! Ступай своей дорогой, и что будет, то будет.

Старый, облезлый, шелудивый, но охваченный странным чувством счастья, он приспособился к новой, эгалитарной жизни. Не особенно преуспевая, но и не падая духом. Из двух зол выбирают меньшее. За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, сказал себе Герой. Он не стал выть на могилах роялистов, повешенных за участие в заговоре, устроенном для того, чтобы расправиться с роялистами, а принялся бродить по улицам, рынкам и площадям, рассказывая вымышленные истории, за что ему обычно что-нибудь давали. Объедками можно было объесться. В поощрениях недостатка не было. И сама эта жизнь питала сказки новоявленного уличного сказителя. В конце концов он стал поводырем паи Мбату, в прошлом священника и в прошлом разумного человека, хотя и малость плутоватого, который тоже жил милостыней, слоняясь по рынкам.

Очарованные талантами пса, в прошлом роялиста, братья Робертсоны купили его за пять унций золота.

Джон Пэриш Робертсон прибыл в Рио-де-ла-Плату в 1809 г. в группе британских коммерсантов, которые приплыли в Буэнос-Айрес вскоре после военных экспедиций, открывших порт для свободной торговли. Ему было тогда семнадцать лет. Он остановился в доме знакомой семьи. Одной из его главных покровительниц была мадам О'Горман. Предприимчивый молодой шотландец сразу стал вращаться в самых влиятельных кругах и сделался другом вице-короля Линье. Он присутствовал при Майской революции, «как при живописном представлении на тему о свободолюбивых устремлениях буэнос-айресских патриотов», как он замечает в одном из своих писем. Спустя три года к нему присоединился его брат Уильям, и они вместе предприняли то, что было для них «парагвайской эпопеей». В Асунсьоне Робертсоны тоже преуспели во всех отношениях, и даже больше, чем и Буэнос-Айресе. Здесь они пользовались покровительством Верховного, который сначала превозносил их, а потом, в 1815 г., выслал из страны. Робертсоны хвастают в своих книгах тем, что они были первыми британскими подданными, которые познакомились с Парагваем, проникнув за «китайскую стену», изолировавшую его от всего мира, и выработали своеобразное истолкование этой изоляции. (Прим. сост.)

За меньшую сумму паи Мбату отказывался уступить его скаредным англичанам. Это был, наверное, первый случай на американской земле, когда полоумный креол продиктовал свои условия подданным величайшей империи в мире. Они попросили у меня разрешения приводить пса на уроки английского языка. Собакой больше, собакой меньше, разница не велика, и я не стал возражать. Пусть приводят. Так Герой, выполнив свое обещание, вернулся в Дом Правительства. Что не очень-то понравилось Султану, который почувствовал себя вытесненным втирушей. Сказки из «Тысячи и одной ночи», рассказы Чосера, красочные проповеди английских деканов переносили Героя в иной мир. Каждый раз, когда он слышал такие слова, как «король», «император» или «гильотина», он вздрагивал и рычал. Неграмотный и неотесанный Султан презрительно поворачивался к нему задом. Лаял он вдали отсюда, скорее по привычке, чем по памяти, обегая одну за другой все казармы в городе, вплоть до последнего сторожевого поста.

Не все вопрос памяти. В темных вещах более сведущ темный инстинкт.

В обычный час приходят два зеленых юнца с красными волосами. Их сопровождает Герой. Султан встречает их. Проходите в кабинет, сеньоры. Уличному сказителю он выказывает подчеркнутое пренебрежение. Того пробирает дрожь при виде цербера-санкюлота. Садитесь где вам угодно, кабальеро. Он указывает им кресла. Обернувшись через плечо, сквозь зубы бросает Герою: а вы в угол. Вы хоть искупались по крайней мере? О да, в розовой воде, сеньор Султан. А блохи у вас есть? О нет, ваше высокопревосходительство, сеньор пес! Я их всегда оставляю дома. У них, бедняжек, больные бронхи. Я боюсь, как бы они у меня не простудились. Чего доброго, подхватят насморк, а то и ангину. Мало ли что бывает. В Асунсьоне нездоровый климат. В воздухе полно миазмов. Я купаю моих блошек в той же воде, которую употребляю для своих омовений. А когда ухожу, запираю этих зверушек в шкатулочку, покрытую китайским лаком, которую мне привез из Буэнос-Айреса дон Робертсон, и говорю им: баиньки, блошки, а я проведу вечер у Верховного. Они очень послушные, и благодаря моему воспитанию у них прекрасные манеры. Не правда ли, дон Хуан? Я собираюсь сделать из них самых искусных блох-иллюзионисток в городе. Ступайте, никто вас ни о чем не спрашивает! Герой приткнулся к выступу аэролита. Старый, если мерить на дни, молодой, если мерить на века, он, слегка морща нос, принюхивается к исходящему от камня запаху космоса.