Я, верховный - Страница 55

Тсс, тсс. I beg your pardon, Excellency. Герой как раз рассказывает что-то в этом роде. Пока я говорил, невоспитанный пес, бывший роялист в собачьем образе, не умолкал, так что мои слова сопровождались глухими обертонами его рычанья. Только бы противоречить мне, даже в области языков и неизвестных, исчезнувших мифов. Я прислушался к иероглифическому голосу пса и к полупьяному голосу его английского переводчика: Герой рассказывает кельтскую легенду. Два персонажа сливаются воедино. Old hag — старая колдунья — загадывает загадку молодому герою. Если он ее отгадает, то есть ответит на домогательства отвратительной старухи, то, проснувшись, найдет в своей постели молодую, сияющую красотой женщину, которая доставит ему королевство... Dear Него, мы плохо слышим тебя. Немножко погромче. И нельзя ли помедленнее? Пес презрительно мотнул головой и продолжал без всякого перехода по-испански, перестав ухмыляться: отвратительная старуха, она же красивая женщина, была брошена своими близкими во время трудного переселения в новые края, когда она рожала... Еще немножко пива, please. С тех пор женщина бродит по пустыне. Это Мать Зверей, которая спасает их от охотников. На того, кто встречает ее в ее окровавленных одеждах, нападает страх, вызывающий неодолимое эротическое влечение. Он бесконечно жаждет соитий... Готов без конца блуждать в дремучем лесу блуда. Готов потонуть в море семени. Пользуясь его состоянием, старуха насилует охотника и вознаграждает его обильной добычей. В таком случае... Я весело рассмеялся, прервав рассказчика. О, наконец-то вы опять пришли в хорошее расположение духа, Excellency! Наверное, оттого, что повеяло приятной ночной прохладой: подул южный ветер. Он редко поднимается в полночь. Значит, северный ветер перестал дуть в час, когда появляются призраки. Ах, капризы ветров! И призраков, прибавил я, чтобы скрыть разбиравший меня смех. По какому поводу вы так весело смеетесь, сэр? О, по самому пустячному, дон Хуан! Я вдруг вспомнил нашу первую встречу в Ибирае.

В своих «Письмах» Джон Пэриш Робертсон так описывает эту встречу:

«Однажды, в приятный вечер, какие бывают в Парагвае, когда юго-восточный ветер очистит и освежит атмосферу, я пошел поохотиться в мирной долине неподалеку от дома доньи Хуаны. Внезапно я натолкнулся на чистенькую и непритязательную хижину. Взлетела куропатка. Я выстрелил, и птица упала. Хороший выстрел! — раздался голос у меня за спиной. Я обернулся и увидел кабальеро лет пятидесяти в черном плаще.

Я извинился за то, что выстрелил так близко от его дома; но он весьма сердечно и любезно, как водится в этой стране, жители которой отличаются прирожденным, безыскусственным гостеприимством, пригласил меня посидеть с ним на веранде, угостил сигарой и велел негритенку подать мне мате.

Хозяин заверил меня, что мне не за что извиняться и что его угодья в моем распоряжении, когда бы мне ни захотелось поразвлечься охотой в этих местах.

Через маленький портик я увидел небесный глобус, большой телескоп, теодолит и разные другие оптические и механические инструменты, из чего сейчас же заключил, что передо мной не кто иной, как «серое преосвященство» правительства собственной персоной.

Инструменты подтверждали то, что я слышал о его познаниях в астрономии и оккультных науках. Он не заставил меня долго колебаться в своей догадке. Перед вами, сказал он мне с иронической улыбкой, указывая рукой в сторону темноватого кабинета-лаборатории, мой храм Минервы, который дал пищу для множества легенд.

Я полагаю, продолжал он, что вы тот английский кабальеро, который живет в доме моей соседки доньи Хуаны Эскивель. Я подтвердил это. Он добавил, что уже собирался навестить меня, но что ввиду политической обстановки, сложившейся в Парагвае, и в частности обстоятельств, касающихся его лично, он считает необходимым жить в полном уединении. Иначе, пояснил он, его самые безобидные поступки непременно будут истолковываться как самые злонамеренные.

Он провел меня в свою библиотеку, комнату с низким потолком и крохотным окном, в которое едва просачивался меркнущий вечерний свет. Поперек комнаты в три ряда стояли книжные шкафы, в которых помещалось, должно быть, томов триста. Тут были объемистые труды по юриспруденции, а также книги по математике, экспериментальным и прикладным наукам, иные на французском языке и на латыни. На столе лежали раскрытые «Начала» Эвклида и несколько работ по физике и химии с закладками между страниц. Целый ряд занимали книги по астрономии и всеобщей литературе. На конторке лежал тоже открытый на середине «Дон Кихот» в изящном издании, с золотым тиснением и розовым обрезом. Подальше, в полутьме, которая уже начинала сгущаться, теснились Вольтер, Руссо, Монтескье, Вольней, Рейналь, Роллен, Дидро, Макиавелли, Юлий Цезарь.

Большой письменный стол, скорее походивший на грузовой галион, был завален бумагами, документами и материалами судебных процессов. Там же были разбросаны несколько книг в пергаментных переплетах.

Диктатор снял с себя плащ и зажег свечу, при которой стало слегка светлее, хотя она годилась скорее для того, чтобы прикуривать от нее сигары, чем для освещения комнаты. На другом краю стола красовались чашка для мате и серебряная чернильница. На кирпичном полу не было ни ковра, ни даже циновок. Кресла были такие старомодные, что казались доисторической утварью, найденной при каких-нибудь раскопках. Они были обтянуты кожей старинной выделки с инкрустациями из какого-то неизвестного мне, почти фосфоресцирующего материала, на котором были выгравированы странные иероглифы, напоминающие наскальные надписи. Я хотел приподнять одно из этих кресел, но. несмотря на все мои усилия. не смог лаже сдвинуть его хотя бы на миллиметр. Тогда диктатор пришел мне на помощь и с любезной улыбкой легким мановением руки заставил подняться в воздух тяжеловесное седалище, а потом опустил его на то самое место, которое я мысленно предназначил ему.