Я, верховный - Страница 76

Но мнимое восстание было так плохо задумано и осуществлено, что ничего не дало. Получив срочное сообщение о происходящем, я прискакал с чакры в город. На площади уже начиналось представление. Я приехал, когда расстреливали, а потом вешали слугу Веласко, Диаса де Бивара, и одного каталонского лавочника по имени Мартини Лексиа. Снимите трупы, и довольно крови! — крикнул я громовым голосом. Солдатня, возбужденная запахом крови, утихла. Возвышаясь посреди площади на своей взмыленной лошади, я внушал уважение.

«Вид у него был величественный. Вырисовываясь на фоне облачного неба в своем черном плаще с алой подкладкой и меча молнии из глаз, он был подобен карающему Архангелу; голос его прогремел громче трубы», — пишет свидетель событий того времени из роялистского лагеря, полковник Хосе Антонио Сзвала-и-Дельгадильо в своем «Дневнике памятных событии».

Бездарный фарс прекратился. Впоследствии нашлись щелкоперы, соизволившие приписать мне его постановку. Но я бы поставил дело на широкую ногу. И позднее действительно поставил дело на широкую ногу. Только бездари могли разыграть эту дурацкую комедию, когда была пущена в ход целая армия, чтобы убить лавочника и конюха бывшего губернатора.

Повешенных, на которых с ужасом смотрел народ, сняли с виселицы. II тут толпа испанцев, вооружившихся палками и старинными аркебузами, снова забурлила и зашумела, на этот раз охваченная воодушевлением и радостью. Все восхваляли меня как своего освободителя. Женщины и старики плакали и благословляли меня. Некоторые даже становились на колени и пытались целовать мои сапоги. Хорош триумф для ацефалов из Хунты! В результате их грубой махинации я выступил в роли спасителя и союзника испанцев. Уж не этого ли они добивались?

Пародия на реставрацию в конечном счете способствовала делу революции, окутав ее на первых порах дымовой завесой. В этот момент было полезно, чтобы Я, ее руководитель и гражданский вождь, предстал арбитром в столкновении сил, борющихся за различные формы политического устройства страны. Я должен примирять их, объявил я, на основе совпадения взглядов хотя бы по самым мелким вопросам, не мешающего всем партиям и группам сохранять свое лицо и свою обособленность. (На полях: это всего лишь полуправда — никакого «совпадения взглядов по мелким вопросам» не было; было соучастие в мелких делишках — вот полная правда.) Я буду маневрировать ими, как фигурами на шахматной доске, в соответствии с продуманной стратегией, которой я положил себе неукоснительно придерживаться. Случай начинал содействовать мне. Я уже убрал слона Сомельеру, коня де ла Серду и некоторых пешек-портеньо, которые мимоходом обчистили сундуки государства, и не собирался останавливаться, пока не сделаю шах и мат. Конечно, вы не знаете игры в шахматы, этой королевской игры, но зато прекрасно знаете плебейскую игру в труко. Считайте, что я сказал: пока у меня на руках не окажется козырной туз и я не сорву банк.

Большая часть богатых испанцев попала в тюрьму. Не я, порядочный человек и человек порядка, дал приказ об этих беспорядочных арестах. Но выкуп арестованных мог по крайней мере изрядно пополнить дублонами казну, так же как конфискации, экспроприации и штрафы, которых требовали обстоятельства для справедливого возмещения убытков.

В то время как монахи сурово порицали военных, заседавших в Хунте и командовавших войсками, как признал щелкопер Педро де Пенья в своих письмах другому подлецу, бумагомараке Моласу, меня они осыпали благословениями. Я был для них великодушный Доктор, выпестованный в благочестивом Кордовском университете.

Сначала в городе, а потом во всей провинции заговорили о том, что я воспротивился замышлявшемуся членами Хунты поголовному расстрелу заключенных, арестованных в качестве заложников, в том числе епископа и бывшего губернатора. Семьи арестованных обращались ко мне, умоляя о правосудии и защите.

«В эти дни он действует в духе примирения. Он хочет завоевать всеобщее доверие, зарекомендовать себя человеком порядка, привлечь к себе происпанские круги. Он даже меняет манеру держаться. Становится любезным, приветливым.

К нему на прием в числе многих других аристократических дам приходят Клара Мачаин де Мтурбуру и Петрона Савала де Мачаин, чьи супруги тоже были арестованы, просить его ускорить рассмотрение их дел. Он весьма вежливо выслушивает их, соглашается на их просьбу, и они уходят от него «очень утешенные», как рассказывает отец Петрониты в своем «Дневнике памятных событий». Суровый адвокат стал очень мил. Власть так изменяет людей. Он даже не обратил внимания на то, что младшая из дам — его былая любовь. Забыл? Простил?» (Комментарий Юлия Цезаря.)

«После его несчастной любви к Кларе Петроне, дочери полковника Савала-и-Дельгадильо, которая отказала ему, за ним не было известно других увлечений и ухаживаний. Нежные чувства занимали мало места в душе этого холодного человека, поглощенного фундаментальным замыслом. Нелегко было пробраться в его сердце». (Комментарий Хусто Пастора Бенитеса.)

«Как необычен душевный мир этого человека, о котором говорят, что у него каменное сердце, не поддающееся огню любви, подобно сердцу Квннтуса Фикслейна, поскольку единственные соблазны, которым он уступал, таились в его занятиях. Однако другие уверяют, что он легко воспламенялся, будучи чувствителен к андалузским глазам, все еще не утратившим своего блеска в десятом или двенадцатом поколении. Нам думается, что в таких случаях он должен был пылать, как антрацит, судя по тому, как сверкали глаза этого урубу. Но на этот счет ходят разные слухи.