Подошел кривоногий Эчеваррия и вмешался в разговор. Видите ли, сеньор первый алькальд, отказ Парагвая войти в Объединенные Провинции Рио-де-ла-Платы означает не что иное, как продолжение политики самоизоляции, которую вы проводите. Вовсе нет, сеньор юрисконсульт. Парагвай оказался изолированным не по своей воле. Не станете же вы утверждать, если мы запрем вас в этой ванной комнате, что ваша милость находится там только потому, что вам так нравится, и что это лучший из миров. Помилуйте, доктор Эчеваррия! Разве это была бы самоизоляция? Разве можно было бы, не кривя душой, сказать, что вы оказались в таком положении по собственной воле? Это правительства бывшего вице-королевства узурпировали господство над рекой и держат нас взаперти с тех пор, как революция освободила наши страны от чужеземного гнета. Теперь Буэнос-Айрес предлагает нам мир, союз и свободную торговлю. Разве вяжется это предложение с позицией и поведением государства, которое присваивает себе функции жандарма по отношению к другим, а в особенности по отношению к свободному, независимому, суверенному государству, каким является Парагвай? Никоим образом, сеньор юрисконсульт! Разве не послала буэнос-айресская Хунта военную экспедицию во главе с присутствующим здесь генералом Бельграно покорить эту страну? Мы уже обсудили и выяснили это недоразумение, так называемое недоразумение. Мы предпочли бы, сеньор первый алькальд, не запутывать вопрос, вдаваясь в рассуждения, не имеющие прямого отношения к делу. Вы один из самых просвещенных людей в нашей Америке. К чему нам терять время, толкуя о прошлом? Знаете, доктор, у нас в Парагвае самый просвещенный человек — это фонарщик. Он зажигает и гасит пятьсот тысяч свечей в год. Даже он знает, что наше будущее определяется прошлым. Давайте и мы снимем нагар со свечей. Поговорим о будущем. Почему бы нет. С удовольствием. С величайшим удовольствием. Это моя область. Я вижу, сеньор первый алькальд, вы очень любите каламбуры, но мы обсуждаем здесь весьма серьезные вопросы, которые требуют от нас величайшей серьезности. Согласен, достопочтенный доктор. Таково проклятое свойство игры слов: она затемняет то, что хотят сю выразить. А главное, сеньор первый алькальд, не будем нарушать простые формы вежливости. Не полагаете ли вы, что мы можем вести наши переговоры здесь, у двери ванной? Вы правы, доктор. Что же, пройдемте в зал совещаний.
Какую выгоду рассчитывал извлечь буэнос-айресский буквоед из своих выпадов? Он хотел говорить о будущем. Но меня не могли обмануть громкие слова. Мне было ясно, что бессовестный интриган заинтересован в том, чтобы как можно скорее покончить с задачами миссии и заняться еще более темными делами: он торопился предложить невежественным болванам из Хунты продать типографию «Приют подкидышей». Готовилась контрабандная сделка между мошенниками.
Что касается нас, сеньоры уполномоченные, то мы видим цель парагвайской революции в том, чтобы принести счастье родной земле, иначе она потерпит крушение и похоронит нас под своими обломками. Наше решение бесповоротно. Нет такой силы на земле, которая могла бы заставить нас отказаться от этой цели и средств к ее достижению. Если нам преградят избранный нами путь, мы ни перед чем не остановимся. Вы, сеньоры уполномоченные, можете этого избежать. Мы вместе можем избежать наихудшего и достичь общего блага. Сделать так, чтобы слово «конфедерация» означало нечто реальное и полезное. У Парагвая уже отняли много земли и воды. Но у него не отнимут огня, который горит в груди парагвайцев, и воздуха свободы, которым они дышат. Эчеваррия подпер кулаком подбородок. Лицо у него было землистое, зеленоватое. Белая фигура Бельграно тонула в полутьме.
Будем говорить начистоту, сеньоры. Если для объединения нужен единый центр, то таким центром может быть только Парагвай. Это ядро будущей конфедерации свободных и независимых государств. Почему бы Буэнос-Айресу не присоединиться к Парагваю? Именно Парагваю принадлежало центральное место среди бывших провинций с начала колонизации. Тем более оно должно принадлежать ему с начала деколонизации. Не только потому, что он уже стал первой республикой Юга, но и потому, что имеет на это исконное право. В Парагвае произошло первое восстание против феодального абсолютизма. В иерархии, которую устанавливают исторические события, Асунсьон стоит выше Буэнос-Айреса. Он мать народов и кормилица городов, как сказано в одной королевской грамоте, которая, как она ни глупа, на свой лад выражает правду. Когда Буэнос-Айрес превратился в развалины, Асунсьон заново отстроил его. А теперь Буэнос-Айрес хочет поглотить нас. Но было бы ошибкой надеяться, что ему это удастся. Буэнос-Айрес, друзья мои, сам по себе большая ошибка. Огромный желудок, привешенный к порту. С Буэнос-Айресом во главе мы рискуем быть проглочены живыми. Судьба такого объединения предопределена. Отец Каэтано Родригес, мой бывший преподаватель в Кордовском университете, пишет мне: ты не представляешь себе, сын мой, как ненавидят портеньо во всех разъединенных провинциях Рио-де-ла-Платы!
Это не случайно. Еще в те времена, когда в подземельях пагоды Монсеррата мы в свете новых идей размышляли о судьбах этой части континента, мы уже с полной ясностью видели, что произойдет. Некоторые из моих соучеников, которые теперь входят в Хунту, знают это не хуже меня. Когда город господствует над деревней, так называемая революция оборачивается распрями и смутами. Это произошло и здесь, когда потерпела неудачу революция комунерос. Ее предал столичный патрициат. Когда власть берет в свои руки общество, народ в целом, революция побеждает. Но потом народ, совершив трагическую ошибку, передает власть людям «просвещенным», главарям патрициата, и тогда революция побеждена. Ее подлинные вожди обезглавлены, освободительное движение разгромлено.