Я, верховный - Страница 84

Здесь, в Парагвае, силы революции коренятся в свободном крестьянстве и зарождающейся сельской буржуазии. В своего рода «третьем сословии», которое, однако, еще не способно непосредственно, в лице революционного парламента, править страной. Еще не способно довести до конца борьбу за независимость.

В Буэнос-Айресе революцию возглавляют жирондисты из торговой, портовой буржуазии. Все их усилия направлены к сохранению системы, господствовавшей в вице-королевстве, при некоторых реформах, которые выльются в установление новой монархии. На этот раз креольской. Их «просвещенные» руководители оторваны от народных масс точно так же, как здесь оторваны от них высокомерные военные, заседающие в Хунте.

Генерал встал. Начал прохаживаться взад и вперед. Покачал головой. Я не согласен с вами, сеньор. Я не торгаш. И вы тоже. Вы любите свой народ. Я тоже. К несчастью, мы в меньшинстве, сеньор генерал. От нас зависит, чтобы большинство народа было с нами. Разве Корнелио Сааведра не обвинил Морено в том, что он, подобно злодею Робеспьеру, отстаивает неумеренные требования свободы, неосуществимые теории равенства? А потом он вытеснил эту секту якобы-якобинцев, которые стремились установить, по словам дона Корнелио, разнузданную демократию, предназначенную ниспровергнуть религию, нравственность и наш традиционный образ жизни. Морено отправили мутить воду в морских глубинах.

Висенте Анастасио Эчеваррия с самым серьезным видом делал заметки. Вместо того чтобы всасывать через бомбилью мате, который подал ему мальчик- слуга, мулат Пилар, он в нее дул. Так не годится, доктор. Трудно сосать и дуть в одно и то же время, правда? Он заморгал, не зная, что ответить. Вот что, сеньоры, я иногда бываю простодушен, но не настолько, как кажется. Я совершенно уверен, что вы приехали просить меня, чтобы я дал Буэнос-Айресу остаток того, что ему уже дали. Но у того, кто дает и дает, в конце концов ничего не остается, и он остается на бобах. Поэтому у меня не остается другого выхода, кроме как запереться изнутри. И держать ключи при себе. Построить цепь крепостей от Сальто до Олимпо. Оставить лишь амбразуры, которые нужны для страны. Это я и сделаю. Считайте, что это уже сделано. Исполнено.

Однако, насколько я знаю, сеньор первый алькальд, ехидно замечает адвокатишка, Ваше Превосходительство — лишь один из членов Правительственной Хунты Парагвая. У нас здесь идет революция, господин юрисконсульт, и это поважнее парадной Хунты. А вождь революции я. Нас на каждом шагу подстерегают предательские удары термидорианцев. Чтобы отразить их, нужна железная рука. Так что не тратьте время на фигурантов. Если вам недостаточно моих слов, чтобы отдать себе отчет в реальных фактах, сами факты докажут мою правоту. Победоносный на поле боя, Парагвай, дорогие друзья, тем не менее не отказывается от соглашения. Он лишь не дает победить себя с помощью договора. Хунта и кабильдо в полном составе рукоплещут моим словам. Изложив вам принципы, которые я предлагаю положить в основу конфедерации, я открываю двери для справедливого, братского решения вопроса. Решения, отвечающего одновременно национальным и общеамериканским интересам. Это и значит говорить о будущем как можно более конкретно. Не будем полагаться на волю судьбы, когда дело идет о нашей судьбе. Не будем заниматься словесной эквилибристикой, чтобы оправдать неправду. Не будем признавать никаких прав за неравноправием. Только при этом условии мы сможем жить, как дружная семья, а не как пауки в банке. Давайте вместе искать правильный путь. Весьма печально уже то, что нам приходится облекать наши соглашения-расхождения в речи, ноты, ответные ноты и тому подобные документы. Подменять податливыми знаками упрямые факты. Бумаги могут быть разорваны. Неверно прочитаны. Истолкованы в самых разных смыслах. Забыты. Подделаны. Украдены. Растоптаны. Факты — нет. Они сами говорят за себя. Они сильнее слов. Они живут своей собственной жизнью. Будем же придерживаться фактов. Постараемся всеми силами выработать форму конфедерации. Но я не вижу возможности ее создать иначе как через посредство подлинно народного революционного процесса.

Во время нашей верховой прогулки по Камино-Реаль и предместьям города жители стекаются нас приветствовать. Генерал Бельграно улыбается и раскланивается. От него как бы исходит сияние. Это настоящий святой в генеральском мундире. Мы едем по улицам Асунсьона не среди враждебной толпы, а среди тысяч горячих приверженцев, сыновей этого красного Иерусалима Южной Америки. Эчеваррия беспокойно ерзает в седле; у буквоеда чешется язык: без оси, без распорядительного центра, каким является Буэнос-Айрес, и вне орбиты права содружество свободных и независимых государств, о котором вы говорите, сеньор первый алькальд, будет мертворожденным и бесформенным. Послушайте, досточтимый доктор, ни вам, ни мне не следует противиться тому, что в природе вещей. Посмотрите на этот простой народ, который, как и все, жаждет свободы и счастья, посмотрите, как он кипит! Эти реальные, живые существа шумно приветствуют нас, взывают к нам, вручают нам свою судьбу — нам, сомнительным людям, уже не помнящим родства, кичащимся своими идеями, которые мертвы, если мы не претворяем их в действия. Они рукоплещут нам, но они и судят нас. Они ждут своей очереди. Им суждено замкнуть круг. Посмотрите, доктор, на эти машущие нам мозолистые, черные руки! Они обожжены солнцем, но они чисты. Они тянутся к нам, чтобы сделать из нас светильники, чтобы зажечь нас, передав нам свой жар! Сами по себе мы, залитые светом, лишь отбрасываем тень, лишь дымим. Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, сеньор первый алькальд. Не меня вам надо понять, доктор Эчеваррия. Вам надо понять их. Генерал Бельграно их уже понял.