Я, верховный - Страница 14

Была темная ночь, когда я увидел его — он действительно поднимался к чудесному источнику. Вернее, увидел его шляпу, которая витала в воздухе и так ярко горела, что сперва я подумал, что это рой светляков носится над чертополохом. Дон Матео! — громко окликнул я его. Шляпа со свечами приблизилась ко мне. А, дон Поли, что вы делаете здесь так поздно? Я приехал расследовать дело об угоне скота с государственной эстансии. Ах эти скотокрады! — сказал дон Матео, который теперь, вблизи, уже больше походил если не на человека, то на человеческую тень. А как вы поживаете? — сказал я просто так, чтобы поддержать разговор. Как всегда, коллега. Ничего нового. Мне захотелось немножко потрунить над ним. Вы что, дон Матео, играете в быка с горящими бандерильями? Для этого я уже староват, сказал он своим надтреснутым, слегка скрипучим голосом. А, понимаю. С этими свечками на шляпе вы не потеряетесь. Не в этом дело, мне уже нечего терять. К тому же я знаю округу как свои пять пальцев. Если мне вздумается, могу обойти весь Ка’асапа с закрытыми глазами. Тогда, значит, это вы по обету? Нет, просто я перед сном всегда хожу к роднику Боланьос отпить из святого источника. Нет на свете лучшего лекарства. Помогает от запора. Полезно для сердца. Пойдемте ко мне. Потолкуем немножко. Он положил мне руку на плечо. Потом, чувствую, уцепился за бахрому моего пончо и потянул меня за собой. Я и не заметил, как мы пришли на ранчо. Вошли в хижину. Он снял шляпу. Нахлобучил ее на кувшин. Погасил все свечи, кроме самого маленького огарка. Ногтями погасил — они у него как когти у кагуаре, в особенности на большом и на указательном пальцах, сеньор, загнутые и острые, как нож. Из пузырька с какой-то жидкостью четыре раза окропил комнату. Разлился аромат, и в один миг пропал запах затхлого воздуха, стариковской мочи и разлагающейся плоти, который ударил мне в нос, когда я вошел. Теперь пахло, точно в цветущем саду. Я оглянулся по сторонам — нет ли душистых растений в углах, — но ничего не разглядел, кроме теней, пролетавших под соломенной крышей или гроздьями свисавших со стропил.

Старик достал из сундука одеяло; на вид оно было соткано из очень мягкой шерсти или пуха сероватого цвета или, вернее, какого-то бесцветного цвета; слабый свет свечи не проникал в его ворс, а впрочем, будь свет поярче, ткань, пожалуй, было бы еще хуже видно. Я бы сказал, цвета пустоты, если бы пустота имела цвет. Потрогайте его, дон Поликарпо. Я было протянул и тут же убрал руку. Потрогайте, не бойтесь, коллега. Я прикоснулся рукой к одеялу. Оно было мягче шелка, бархата, тафты. Из чего оно сделано, дон Матео? Прямо как перышки только что вылупившихся голубков, как пух каких-то незнаемых птиц, хотя, кажется, нет такой птицы, которой я бы не знал. Он показал на потолок: из пуха вот этих тварей, что летают у вас над головой. Вот уже десять лет я тку одеяло, чтобы подарить Его Превосходительству ко дню рождения. В этом году 6 января, если только у меня не разыграется ревматизм и я смогу пройти пять — десять лиг, я сам принесу ему в Асунсьон мой подарок, потому что мне сказали, что наш Карай ходит полураздетый и полубольной. Это одеяло будет согревать его, и он поправится. Но ведь вы сами сказали, из какого пуха оно сделано, дон Матео! Неужели вы думаете, что Его Превосходительство станет пользоваться такой вещью? — пробормотал я, чувствуя позыв к рвоте. И потом, вы прекрасно знаете, что наш Карай Гуасу не принимает никаких подарков. Э, дон Поли! Это не подарок. Это лекарство. Второго такого одеяла на всем свете не сыщешь. Вы сами попробовали, какое оно мягкое. А легонькое — легче не бывает! Если я сейчас подкину его в воздух, мы с вами успеем состариться, прежде чем оно упадет. И теплое-теплое. Под ним никакой холод не проймет. Оно спасает и от жары, и от озноба. Это одеяло на все годится и от всего помогает. Я, прищурившись, смотрел на потолок. Но как же это вы смогли собрать столько летучих мышей? Они меня уже знают. Сами прилетают. Чувствуют себя как дома. Разве только под вечер вылетают немножко проветриться. А потом возвращаются. Им здесь по нраву. А они не кусают вас, не сосут у вас кровь? Они не так глупы, Поли. Понимают, что у меня в жилах уже не кровь, а водица. Я им приношу зверушек из лесу; стараюсь ночных поймать, самых проворных: у них кровь горячее. Я своих мбопи откармливаю, ублажаю, и от этого шерсть у них такая тонкая, что только руки, привычные к перу, как у вас и у меня, могут прясть ее, сучить, ткать, сказал он, снимая нагар со свечи своими длиннющими ногтями. Пока они спят, я тихохонько-легохонько выдергиваю у них шелковистые волоски. Мы очень дружим. Но, оставляя в стороне одеяло, о котором и спорить нечего, я подозреваю, что один из моих зверьков мог бы облегчить недуги Его Превосходительства. Лет десять назад здесь умирал от горячки один доминиканец. Лекарь, который пытался с помощью ланцета отворить ему кровь, ничего не добился — ни капли не вышло. Монахи, решив, что больной умирает, соборовали его и пошли спать, приказав индейцам вырыть могилу, чтобы поутру похоронить усопшего. Тогда я через окошко впустил к нему одну летучую мышь, которую несколько дней держал под арестом без еды в наказание за непочтительность. Мбопи припала к ноге умирающего. Насосавшись до отвала, она улетела, оставив доминиканца с разорванной веной. Когда рассвело, пришли монахи, думая, что больной уже умер, но оказалось: он жив и весел, почти здоров и читает в постели требник. Благодаря врачу-мбопи доминиканец очень быстро поправился. Сейчас он самый толстый и самый живой во всей конгрегации; говорят, у него больше всех детей от прихожанок-индианок; но мне нет дела до этих наветов, да и недосуг — я день и ночь работаю, тку одеяло для нашего сеньора Верховного.